Существует
легенда, что когда бомбили Бадаевские склады, был пожар, который уничтожил
запасы. Это не подтверждается, непонятно, были там продукты или не были.
Известно, что сахар растаял, и земля сладкая попадалась. Но у меня такое
впечатление, мое личное, я не занимался специально этим вопросом, что голод
застал город внезапно, так же как внезапно его застала война.
Война застала
всех внезапно. Всю Россию. Армию.
Мы были абсолютно
не готовы. И мы сначала войну профукали.
Я был в
Ленинграде несколько раз в июле и в августе 1941 года. Рестораны работали, столовые
работали. На улицах продавались консервы, цветы, пирожки. Работала пышечная
возле ДЛТ.
Никто не делал
запасов. Была какая-то глупая и странная уверенность в том, что немцы не дойдут
до Ленинграда. О блокаде вообще мысли не было. Думали: «Мы как жили, так и
будем жить, а красноармейцы будут воевать». Не понимали, что такое нынешняя
война. Известно, что в первые дни войны Микоян звонил Жданову и сказал:
«Давайте будем вам заворачивать эшелоны с продовольствием в Ленинград». Жданов
ответил: «У нас нет помещений». И ушли куда-то в Вологду эти эшелоны.
Все забывается,
все уходит вдаль… Время пожирает все. Война кончалась, мы вернулись с фронта.
Что происходило? Происходило изгнание памяти. Память нашу изгоняли самым
тщательным образом. Отменили деньги за награды. Отменили праздник победы. Я вот
помню… Ордена перестали носить. Это считалось хвастовством. И фронтовики вовсе
не стали желанными людьми ни в правительстве, ни на каких-то руководящих
постах. Считали: «они заносчивы, они много думают о себе, думают, что это
они спасли Родину».
Праздник победы
отменили. И это был довольно большой период.
Я почти до 1943 года был на фронте. Под Пушкиным, в Шушарах.
За нашей спиной, вот если обернуться, мы видели силуэт города. Мы видели, как
он горит. Чувствовали, как вздрагивает земля при бомбежке. И мы стояли не
потому, что был приказ. А потому, что это был Ленинград. Если бы это был
какой-то другой населенный пункт, чистая географическая поверхность, я не знаю,
выстоял бы фронт наш. Но к Ленинграду относились как к символу, который
помогает выстоять не только нам, но и всем остальным фронтам.
Когда я вернулся
с войны, появилось очень хорошее поколение замечательных, талантливых писателей
– Борис Васильев, Василь Быков, Некрасов. Но им мало давали писать про ту войну,
которая была самая трагической, драматической и важной для нас – это война
41-42 года. Цензура и вся наша партийная идеология говорили: «Зачем вы пишете
про бегство? Зачем вы пишете про отступления? Пишите, как мы вошли в Германию,
как мы вошли в Берлин. Как мы разгромили фашистов - вот про что надо писать».
А мы хотели
писать про отступления. Почему? А почему Толстой в «Войне и Мире» писал не про
то, как мы вошли в Париж, а про то, как Наполеон вошел в Москву? Потому что в
этом выражается дух России. Стойкость народа. Именно в этих трагических
обстоятельствах открывается самое главное – почему мы выиграли войну 1812 года.
Почему мы выиграли нашу Великую Отечественную войну.
И ныне от нас
опять хотят того же. Нашу «Блокадную книгу» в Ленинграде отказались печатать.
Романов сказал: «Нет. Вы разрушаете представление, которое создает наша партия,
что Ленинградская блокада - это героическое явление. Это подвиг народа. А вы
пишете о чем? Вы пишете о страданиях, о мучениях людей, об ужасах… Эта книга в
городе не выйдет». И она действительно не вышла.
Был создан такой красивый образ - Ленинград –
город-герой. А в чем героизм? В чем? Не важно. Город-герой, который выстоял. А
какой ценой? А как люди выстаивали? Да, действительно выстояли. Выстояли люди,
не было разговоров о капитуляции, не было о том, чтобы поднять белый флаг. Потому
что мы знали: война наша - особая война. Или мы, или они нас. Никакого
компромисса быть не может".
